Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

Они идут на дно! Это предсмертные судороги мертвой культуры! – торжествующе заключил он, доказав, что не одна Заррин смотрела «Перри Мейсона».

– Возможно, нашему достопочтенному прокурору не стоит быть столь суровым, – сказала Вида, когда стало ясно, что Ниязи наконец исчерпал аргументы. – Ведь Гэтсби умирает, то есть, можно сказать, получает по заслугам.

Но Ниязи это не удовлетворило.

– По-твоему, только Гэтсби заслуживает смерти? – с очевидным презрением произнес он. – Нет! Все американское общество заслуживает той же судьбы! Что это за мечта – украсть жену у другого, пропагандировать секс, обманывать, заниматься мошенничеством… а потом еще этот парень, рассказчик, Ник – он себя считает высоконравственным!

Ниязи еще немного продолжал в том же ключе, а потом вдруг прекратил, словно собственные слова встали ему поперек горла. Но даже тогда он остался сидеть на своем стуле. И никому из нас не пришло в голову попросить его вернуться на место, когда суд продолжился.

18

Следующей вызвали Заррин для изложения аргументов защиты. Она встала лицом к классу – элегантная, действительно похожая на профессионального адвоката в темно-синей плиссированной юбке и шерстяном жакете с золотыми пуговицами, из рукавов которого выглядывали белые манжеты. Ее волосы были стянуты лентой в низкий хвост, а в ушах поблескивало единственное украшение – золотые сережки. Она медленно ходила кругами вокруг Ниязи, время от времени неожиданно разворачиваясь, чтобы подчеркнуть свою мысль. В руках у нее были записи, но обращаясь к классу, она редко с ними сверялась.

Произнося свою речь, она шагала по комнате; хвостик подпрыгивал в такт шагам, волосы мягко скользили по ее шее, а поворачиваясь, она оказывалась лицом к лицу с Ниязи, который застыл на стуле неподвижно, как камень. Начала она, процитировав отрывок из одного из рассказов Фицджеральда; я его помнила.

– Наш любезный обвинитель допустил оплошность, перепутав суд с парком развлечений, – промолвила Заррин. – Он перестал отличать реальность от вымысла. – Она улыбнулась и сочувственно повернулась к «нашему обвинителю», который так и сидел, приклеившись к своему стулу. – Он не оставляет между двумя мирами места, ни малейшего промежутка. Он продемонстрировал собственную слабость – неспособность читать роман непредвзято. Ему знакома лишь предвзятость, грубое, упрощенное восприятие добра и зла, возведенных в абсолют. – Услышав эти слова, Ниязи поднял голову и густо покраснел, но ничего не ответил. – Но можно ли назвать роман хорошим, – продолжала Заррин, обращаясь к классу, – лишь потому, что его героиня добродетельна? И можно ли назвать его плохим лишь потому, что его герои отходят от норм нравственности, которые прокурор Ниязи хочет навязать не только нам, но и вымышленным героям художественного произведения?

Фарзан внезапно вскочил со своего места.

– Мэм, – обратился он ко мне, – если я судья, значит ли это, что мне нельзя высказываться?

– Разумеется, не значит; говорите, – ответила я, и он разразился длинной спутанной тирадой о «Долине пепла»[39] и упаднической роскоши вечеринок Гэтсби. Он заключил, что основным промахом Фицджеральда стала его неспособность побороть свою алчность: он писал дешевые рассказики за деньги и увязывался за богачами.

– Знаете, – сказал он наконец, устав от своих же рассуждений, – Фицджеральд говорил, что богатые отличаются от обычных людей.

Ниязи горячо закивал в знак согласия. – Да! – вмешался он с видом напыщенного самодовольства, явно радуясь эффекту, произведенному его собственным выступлением. – И наша революция противостоит материализму, который проповедует Фицджеральд. Нам не нужен западный материализм и американские товары! – Он выдержал паузу, отдышался, но еще не закончил. – Мы могли бы воспользоваться их техническими наработками, это да, но их мораль должны отвергнуть!

Заррин смотрела на них, собранная и невозмутимая. Она выждала несколько секунд после тирады Ниязи и спокойно произнесла:

– Кажется, теперь у нас два прокурора. Теперь позвольте я продолжу? – Она наградила Фарзана пренебрежительным взглядом. – Хотелось бы напомнить обвинителю и присяжным цитату, которую нам привели на первом обсуждении романа – это цитата из «Жака-фаталиста и его Хозяина» Дидро: «Я считаю, что свобода художественной манеры [автора] почти гарантирует непорочность его нравов». Мы также говорили, что у книг нет морали в привычном смысле этого слова. Можно сказать, что у романа есть мораль, если он заставляет нас выйти из ступора и бросить вызов абсолютам, в которые мы верим. Если это правда, «Гэтсби» достиг ошеломляющего успеха. Впервые в нашем классе книга вызвала столько споров.

– Сегодня мы судим «Великого Гэтсби», потому что он будоражит наши души – по крайней мере, души некоторых из нас, – добавила она, и по рядам прокатился смешок. – Не впервые роман – аполитичный, заметьте, – попадает на скамью подсудимых. – Она развернулась, и хвостик взметнулся за ней. – Вспомните знаменитые процессы над «Госпожой Бовари», «Улиссом», «Любовником леди Чаттерлей», «Лолитой». Роман побеждал всегда. Но позвольте рассмотреть вопрос, который, кажется, не дает покоя судье и обвинителю: денежные соблазны и роль богатства в этом произведении.

– Не буду спорить, Гэтсби действительно признает, что деньги являются одной из главных причин, по которым его тянет к Дейзи. Он сам обращает внимание Ника на ее чудесный голос, в котором «слышен звон монет». Но роман этот не о любви молодого бедного мошенника к деньгам. – Она выдержала паузу для пущего эффекта. – И тот, кто утверждает обратное, просто невнимательно читал. – С этими словами она почти незаметно повернулась к сидевшему слева от нее неподвижному прокурору, а затем подошла к своему столу и взяла собственный экземпляр «Великого Гэтсби». Продемонстрировав книгу классу, она обратилась к Фарзану, повернувшись спиной к Ниязи. – Нет, ваша честь, это роман не о том, что «богатые отличаются от нас с вами», хотя это правда; бедные тоже отличаются, и мы с вами тоже отличаемся друг от друга. Это роман о богатстве, но отнюдь не о вульгарном материализме, о котором вы с Ниязи твердите.

– Покажи им! – раздался голос с заднего ряда. Я обернулась. Задние ряды хихикали, шептались. Заррин замерла и улыбнулась. Судья довольно обескураженно воскликнул:

– Молчать! Кто это сказал? – но даже он не ожидал услышать признание.

– Ниязи, наш глубокоуважаемый прокурор, – насмешливо произнесла Заррин, – кажется, в свидетелях не нуждается. Он сам себе свидетель и обвинитель, но мы – мы призовем в свидетели саму книгу. Позвольте вызвать для дачи свидетельских показаний некоторых героев. Вызываю главного свидетеля защиты.

– Ниязи вызвался судить героев Фицджеральда, но у Фицджеральда был другой план. Он сам назначил судью. Может, стоит прислушаться к нему? Кто из героев годится на роль судьи? – промолвила Заррин, поворачиваясь к классу. – Конечно же, Ник; помните, как он описывает себя – «Каждый человек подозревает у себя наличие хотя бы одной важнейшей добродетели; есть